Летом 1953-го, когда в «Шахтострой» повалили освобожденные по амнистии узники черногорских лагерей, Нине Яковлевне Ивановой было всего 20 лет. На многих из бывших зэков было страшно смотреть, но они всё равно цеплялись за жизнь, судорожно искали способ заработать, рыли землянки, стараясь найти приют в чужой для себя земле. Кроме жалости они не вызывали никаких чувств. Сама прошедшая немало испытаний, Нина Яковлевна понимала, каково это – остаться без куска хлеба и крыши над головой.
Родом она из Курагинского района. Мама бросила её пятинедельной малышкой: оставила бабушке-соседке якобы ненадолго, но прошел день, два, три, она так и не вернулась...
- Соседка завернула меня в одеяло и понесла в сельсовет, но её там горячо попросили понянчиться со мной недолго, пока папка учится на курсах бухгалтеров. За это ей начисляли трудодни. Потом папка вернулся, но началась посевная, попробуй-ка не выйди! 58-я статья ходила по пятам… Ему некогда было даже меня зарегистрировать. Фактически я рождена 19 декабря 1931-го года, но он пошел меня регистрировать только 20 мая 32-го.
Мама нашлась через…24 года и даже хотела увидеть свою брошенную дочь, но к тому моменту встречи с ней Нина Яковлевна уже не искала:
- Я бы столько отборных слов нашла, чтобы высказать ей всё! Она бы седая стала!.. Но Господь не допустил её до меня – произошел несчастный случай, она погибла.
Нина Яковлевна прожила долгую и непростую жизнь, до сих пор в сердце больно отдаётся обида на мать-кукушку и еще много других горестей человека, на долю которого выпало сиротское детство. Она прошла два детских дома (в том числе коммуну «Серп и молот» в Курагинском районе Красноярского края), когда отец принимал участие в боях у озера Хасан в 1938 году. Потом была война, полуголодная послевоенная жизнь, суровые сталинские налоги. Отец женился во второй раз, у Нины Яковлевны родились сестра и два брата.
- С войны отец вернулся инвалидом, работать не мог, мама конюхом была, а налоги были страшенные – подоходный, военный, сельхозналог. Шерсть сдавали, яйца, молоко… Корова отелилась – теленка отдай… Мне приходилось работать за двоих. Приехав в Черногорск, сразу устроилась в отдел кадров на «Шахтострой». Днем работала там, а вечером в общежитии мыла полы, половину отправляла домой.
К труду Нина Яковлевна, как и многие дети войны, была привыкшая с детства. Два с половиной года в школе не училась – нечего было надеть! Это всё-таки не в поле работать – одними лаптями не обойдешься! Тем более что топать в школу нужно было по горам да полям целых 13 км (учиться уходили на неделю). В шестом классе пришла учиться зимой, когда половина учебной программы уже пройдена, пришлось тяжко, особенно не давалась алгебра! Так и не смогла догнать ребят!
Правда, такая жизнь была у многих молодых людей поколения 30-х, и всё равно между тяжелым трудом находилось время для радости.
- После сенокоса были танцы. Сначала просто частушки пели, потом под балалайку плясали, а позже появилась гармошка. А как начиналась зима, готовились к святкам. Маскировались, колядовали, ворожили. Я высокая, маскировалась всегда под мужиков. Шутили друг над другом, в снегу валялись, - вспоминает Нина Яковлевна.
Черногорск, небольшой городок, окруженный степью, шахтами и исправительно-трудовыми лагерями, молоденькая деревенская девушка увидела в начале 1950-х. В Девятом поселке тогда появилось много землянок (изрыты были улицы Сорская и Гоголя, начало Стахановской и 20 лет Хакасии), в которых жили освободившиеся из лагерей люди.
- В 1954-м сдали три дома на улице Льва Толстого и деревянные двухэтажные дома на Угольной, до сих пор сохранившиеся, их строил наш «Шахтострой», квартиры раздавали своим, - вспоминает пожилая женщина. – Мой дом на Павлова, как и многое в те годы, строился руками заключенных. Сами лагеря находились в Майском и Аэродромном поселках, в районе 7-й шахты и кирзавода (там был конный двор «Шахтостроя», потом, ближе к Девятому, лагерь), а также ближе к Усть-Абакану. Когда началась амнистия в 1953-м году, в марте, люди потоком пошли к нам в «Шахтрострой». Тех, кому оставалось отсидеть до пяти лет, было только пять процентов из всех осужденных, а остальные были не выездными, и они осели в Черногорске. В основном это были те, кто сидел по 58-й статье и «указники» - так называли осужденных «за колоски». Из того лагеря, о развалинах которого недавно писали в вашей газете, не выездных угнали на рудник в Коммунар. Помню, девушки звали меня посмотреть на эту длинную колонну, но я не пошла.
Нина Яковлевна по рассказам очевидцев знает, насколько тяжело приходилось зэкам в ИТЛ, даже после освобождения здоровье, сильно подорванное, не позволяло жить долго, они умирали в 35-36 лет.
- Я знала лично тех, кто освободился. Был такой Филипп Афанасьевич Дюбко, который после освобождения работал на 7-й шахте. Родом он был из Белоруссии, жену нашел себе здесь, во время осуждения. Было такое, что женщины ходили в зоны, выбирали себе мужей из числа осужденных, мужчин ведь после войны сильно не хватало. Так Шура выбрала Филиппа. Тайком по ночам пробирались в лагеря.
Работала Нина Яковлевна с 1952 года в организации «Шахтострой» (шахта № 9 тогда только строилась). С 1957 года – в течение семи лет была телефонисткой на 7-й шахте, пока та не закрылась. Потом перешла на 9-ю, «Енисейскую», перед пенсией успела недолго поработать на разрезе «Черногорский», в бане. Она ветеран труда, труженик тыла.
Замуж во времена ее молодости выходили рано, вот и она не засиделась в девках – жених нашелся быстро, да не сложилась семейная жизнь, сбежал молодой супруг в неизвестном направлении, оставив на её руках двоих маленьких детей. Да еще случилась беда с младшим мальчиком, который в яслях упал с кроватки и умер в возрасте одиннадцати месяцев. Второго мужа, с которым прожила долгую и счастливую жизнь, Нина Яковлевна встретила в 1958 году.
- Саша был из Псковской области, села Усадище, пережил немецкую оккупацию вместе с престарелым отцом. Вспоминал, как их дом заняли немцы (в одной половине – чистой – жили командиры, в другой – грязной – размещали раненых). Отец воевал еще в Первую мировую, в Германии был в плену шесть лет, поэтому хорошо знал немецкий язык, понимал, что говорят фашисты и, когда уходил в лес за дровами, передавал что слышал партизанам. Рассказывал, что когда ждали освобождения, сидели с отцом в погребе три дня, грызли сырую картошку и мороженые яблоки. Потом услышали крики «Товарищи, выходите! Отбили ваш поселок», но они не поверили, боялись высунуть носа, пока не услышали знакомый голос кого-то из деревенских: «Дядя Ваня, выходите!»
В Черногорск Александр Григорьевич приехал на работу, попал в тот самый «Шахтострой», сначала взяли сторожем, а потом оказался на 8-й шахте. Перед её закрытием всю бригаду перевели на новую шахту – 9-ю. В итоге под землей он провел 22 года.
- Он работал на двухаршинном пласту. Старые шахтеры знают, что такое двухаршинка – низкий пласт (метр и 60 сантиметров), шесть часов на коленях… Мой муж был исключительным человеком. Не пил, не курил, бранных слов не слышала от него. Принял мою старшую дочь, которой тогда было два годика, как свою, даже удочерил её. Позже мы перевезли свёкра в Черногорск, родились Лена, потом Толя.
Жили скромно, вкалывали до седьмого пота, отпуск, скопленный за несколько лет, тратили, только когда рождались дети, чтобы хотя бы первый год жизни быть ближе к ребенку и насладиться тем, как он растёт. Сидеть с детьми в декретном отпуске два-три года, как сейчас, тогда не разрешалось. Мамочке давалось пару месяцев, чтобы очухаться после родов, и вперед на шахту, завод или в поле.
- Сначала жили с подселением, ютились в квартире с другими людьми. Лет через восемь нам дали особняк, произошло это, когда я угорела. Мы как раз собирались купить домик напротив ресторана «Енисей» (в Девятом такой раньше был), я хотела уходить с работы, потому что очень тяжело совмещать работу с семьей, ничего не успевала, в магазинах надо было стоять в очередях, готовить на большую семью… В общем, планам помешал несчастный случай. Мы сажали картошку на продажу, в тот год, помню, был хороший урожай – 43 мешка, но зимой она стала сластить. Картошку мы решили подогреть горячим углем в поселковой котельной (говорят, подмороженную картошку нужно подогреть, тогда сладость исчезнет- прим.ред.). Я осталась ненадолго одна и надышалась угарным газом. Врачи не сразу обратили внимание на тревожные симптомы, на больничном я находилась дома, потом пыталась работать, но дольше недели не могла выдержать – падала. Пока не случилась сердечная атака.
В общем, загремела Нина Яковлевна в больницу на целых полгода. В это время супруг метался между шахтой и домом, где были трое ребят мал мала меньше и отец-инвалид. После лечения Нина Яковлевна не могла смотреть на него спокойно. Сердце сжималось от жалости к любимому человеку, работавшему на износ. Пошла к знакомому врачу и выпросила положить мужа в стационар. Три месяца он был на больничном, потом на шахте дали двухмесячный отпуск, за это время Александр Григорьевич окреп, набрал вес. Решился и жилищный вопрос: большой семье дали особняк на улице Павлова. Жизнь шла своей чередой, дни сменяли друг друга, оставляя тяготы и тревоги позади.
«Жили как все», - повторяет Нина Яковлевна, и хоть с этим невозможно не согласиться, так и хочется назвать её жизнь подвигом. Подвигом, за который не дают медали, да и что с них? Лучшая награда для людей этого поколения – наше с вами доброе отношение, уважение и благодарность за стойкость, честность и силу, которая помогла им сохранить жизнь для будущих поколений.
Анастасия ХОМА ,
фото из архива
группы "Черногорск - город моего детсва"
(ok.ru)
«ЧР» № 50 от 6 июля 2021г.