Таисе Ивановне Тупиковой 91 год - почти век. Ой, долго мы с ней разговоры разговаривали, а прощаясь, она поделилась:
- Сейчас пойду в магазин напротив. Нигде не могу бигудей достать, перестали их возить, вот ведь как. И пошла в магазин напротив, оставив меня с задачей рассказать про жизнь. А коль так, давайте вслушаемся в её же слова.
Давай, давай, Егорка!
- Я детям начинаю рассказывать о себе, о жизни, так хочется всё выплеснуть! А они: «Мам, ты это уже пятый раз повторяешь!» Ну а кому я ещё повторю? Чужим людям не интересно.
- Как знать! Какое ваше самое яркое воспоминание из раннего детства? У каждого в памяти, где-нибудь в уголке, хранится своё «я» из голопузого возраста.
- Помню так. Пришли к нам в дом, что на хуторе Крепенький в Волгоградской области, двое мужчин. В кожаных куртках, с портупеями, со звёздочками. А мы, трое ребятишек, мне – пять лет (шёл 32-й год), лежим на печке. Тут две большие лавки, икона под стеклом – Матерь Божья, всё помню. И какие окна были, и сколько вставлено стёкол.
Зашёл и маминой сестры муж. Он был политик – репрессировал, бил, гонял, отбирал. И говорит: «Дети, слазьте, вас сейчас повезут на телеге». А я была рада, что нас прокатят. Мы загоношились, а мама говорит: «Потихоньку слазьте»!
Глядь - дядька уже с другим мужиком носит наши чугунки. Тот, что родня, – забирает обливные, изнутри белые, что ценнее, а другой - чёрные.
Зашли в спальню родительскую, там было подушек до потолка, перины. Начали всё ворошить. Мама и говорит: «Да что ты делаешь, ты же мне зять!»
А тот отвечает: «Ничего, мать, хуже не будет». И показывает своим на пол в стайке: «Копайте!»
Дело в том, что мать с отцом накануне сговорились спрятать мешок зерна для посева, так и сделали. Мама Маня сестре своей Маше об этом рассказала. Выкопали, забрали мешок! А ещё мамка, почуяв неладное, сгребла одеяло (зелёное, вот такие цветы!), 24 юбки, больше десятка батистовых платков – не носили же с такой работой! – и понесла сестре, спрятать. Перед самым отъездом – к ней на порог: «Машка, ты отдай нам юбки да одеяло». Она ей: «Какие? Ты мне ничё не давала». Тогда мать: «Ну дай хоть платок батистовый». Один платок дала…
- За что репрессировали? Дом был огромный, хозяйство крепкое?
- Ой, в избушонке жили – по нынешним меркам времянкой не назовёшь. Держали корову, быка, двух свиней, по несколько штук кур и уток. А вкалывали чуть не с пелёнок. Брата Егора в четыре года будили, едва забрезжит, чтоб запряжённых быков погонял, а те борозду держали, пахали поле. Так вот он, помню, пожалуется: «Мам, у меня попа попрела», а мама: «Давай, давай, Егорка, пока солнышко не встало, жары нету, работать». И песком ему голый зад присыпет. Одно слово – «кулаки»!
Ни солнышка,
ни небушка
- Посадили вас на телегу…
- Вся деревня, ребятишки собрались провожать. И помешанный, он так хорошо к нам относился!
Они плачут, а я радуюсь, вроде бы, прокачусь, и домой опять приедем. Отцу, как после узнала, вроде бы кто-то сказал, что его посадят, и он сбежал.
Ой, как нас везли! Ночевали у каких-то людей, часто мама - в одном месте, мы - в другом. Ночью слышу разговор. Голову подняла – папаня! Он мне показывает: «Т-сс». Я легла, он подошёл, поцеловал: «Тая, дочка, ложись скорее спать, я с вами буду». И правда, за нами следовал до поезда, потом затерялся, но на месте «обозначился».
Взяли нас по теплу, а в Красноярский край привезли в феврале. В Бирилюсский район, в деревню Исаковка, где чалдоны жили. В такую тайгу высадили – солнышка и небушка не видно было. Мороз - около тридцатки, снежина. Нас у матери трое. Я младшая, разница между детьми – в три года. Мужики начали строить шалаши, в них спали. Хорошо помню цыганские шали, которые сохранила мать, – чёрную цветную, красную и белую. Взяла она их, отправилась в Исаковку обменять на еду… А вернулась со стаканом гороховой муки. Обменяла. Вскоре так же «съели» отцовский китель. Еле доползли до весны. Мужики принялись строить барак, ходили на гумно, собирали на отмолотом жнивье зёрнышки. Поднимали небольшие избушки напополам – тут вы, тут мы. Ну ладно, хоть так.
- Как в тайге без электричества жили?
- С коптилкой. Масло наливали, тряпочку опускали. Зажигали фитилёк. Утром вставали в четыре, на заре. Зари нет – мама говорит, ладно, ещё прилягте. А жили так. Кровать, стол, лавка, печь большая. Под кроватью куры, под печкой поросёнок, а за печкой телёнок, когда корова отелилась. Петух запоёт – протирай глаза!
Медведи, волки, дезертиры
- Где война застала?
- В тайге. К тому времени обосновались там: дома построили, клуб, школу, много полей вокруг раскорчевали, обрабатывали. Пацаны лет двенадцати увозили зерно до деревни, на подводах сверху было написано: «Всё для Родины, всё для победы». Потом его отправляли дальше, на пароходах. Я на погрузке зерна и работала четыре года. Жали хлеб, если дождик - косили сено. А если много нажато и снопы начинали падать, лунными ночами ходили, поправляли их. Как-то недоборонила я три сотки далёко – далёко, и меня, когда месяц уже нарядился, отправили: «Тая, ступай, доборони». А я так боялась дезертиров, волков, медведей. Идём три девочки, смотрим - медведица с тремя медвежатами переходит дорогу. Остановилась, давай малину есть.
В другой раз говорю бригадиру: «Слушай, Женя (царство небесное, хороший парень был, но больной, не взяли в армию), отпусти домой, вши съели, я уже стряхивать устала, солома подо мной шевелится! Отпустил, отправились мы с подружками в десятикилометровый путь, по краю непроходимого болота, где дезертиры прятались. Снег накрапывал, а я босиком (лапти порвались), и в телогрейке. Перехожу лесополосу – выходят четверо мужиков. Встрепенулась, а они - не бойтесь, мол, не тронем. Скажите, куда идёте, кто у вас председатель, бригадир. Дезертиры были местные, чалдоны, которые испокон веку жили в таёжных местах. Они не хотели воевать. Я донская казачка, а у них вот такая вера.
Пришла домой, мама поставила чугунок, одежку вскипятила. Утюгом с углями кое-как наскоро высушила, и в обратную дорогу. Морковки с собой надёргала, пол-литра молока налила. Корова-то была, а молоко не ели – надо было сдать 8 килограммов масла. От свиньи, овцы – мясо и шкуры сдавали, шерсть. С кур 75 яиц в год требовали и со всего хозяйства - 800 рублей деньгами. А где их взять, если мы деньги ни разу не видали? Выжили за счёт травы, ягод.
Бери шинель…
и в Ачинск
Ещё до окончания войны мне из района прислали справку, чтоб бесплатно отправлялась учиться в Ачинск на полеводческие годичные курсы агрономов. Ну чё? У меня холщёвые рубашка, юбка, на ногах лапти. Как ехать, миленькие? Мама связала мне тапочки, а зима. Какие тапочки! Так кто-то калоши дал. Одели, собрали, отправили меня в Ачинск, очень далёко. Приехала я туда в заезжий дом, а у них электричество! Да ещё железную дорогу переезжали, такого я никогда не видывала. Да что там, до 18 лет не знала, что такое сахар. Это, знаете, как для меня было.
Ну, встретили в Ачинске хорошо. Хозяева спали на таких перинах, а мне, значит, на полу. Я не в обиде. Всегда была стеснительная-я-я, ой. Это я уже сейчас разговорилась!
Сижу вечером, не ложусь спать. Хозяйка говорит: «Что ж ты?» Отвечаю: «Да я ляжу!» Мне мама шинель отцовскую покрасила, сшила пальто. Собаку убили, пришили воротник. В нём и поехала. Так самотканую дерюжку (ну, вы знаете!) подстелила, сумочку под голову, пальтом оделась. Думаю, утром надо встать раньше хозяев, чтоб они не видели, на чём спала.
Вскоре общежитие дали, в комнате - 18 человек, стипендия 7 рублей, плюс хлебные карточки. Однажды парень на рынке крутился возле меня и вытащил карточку. Побежала за ним, ну умолять. А он стоит в компании - две девки, три парня. Девка одна говорит: «Отдай!». Он отдал, я глубже в карман прибрала. А думала, помру без неё.
Осенью, когда картошку копают, приносила с полей остатки, варили, ели. Я одна приносила, другие не копали.
Окончила курсы полеводов. Знаете, если вы верите Богу… Я раньше не верила, не давали верить. А в прошлом году мне дочка, которая в Минусинске, за 3 тысячи Иисуса Христа купила. И к нему есть молитва! Помогает. А другая дочка заказала картины, чтобы бисером выложить. Внучка, юрист, выложила Николая Чудотворца. И она же мне магнитофон – колонку подарила, которая играет день и ночь, только её надо заряжать. И без этого два магнитофона играют, спасибо деткам.
В Ачинске, как экзамен сдавать, бегу в церковь. А ни одной молитвы не знаю. Господи, Исусе Христе, подмоги! И всё, пошла. И мне «четвёрка». Рае, с которой на одной кровати вдвоём спали, как все, говорю: «Иди!» А она: «Да ну, в такую даль!»
Все мы люди…
или как?
- В Черногорск – какими ветрами?
-Отца взяли в трудармию, отправили в Черногорск. У него была бронхиальная астма, родители сокрушались, что ему пенсию не давали. Пойдёт на работу, вот так на костыль опираясь. Мы с мамой стоим, пока он не скроется. Работал на шахте, сначала под землёй, а получил астму – на шурф вывели. Вскоре умер.
А я отучилась, и к маме: «На шахту бы пойти!». Она отвела. Идёт знакомая: «Тут нечего делать, своих хватает!» Мать в ответ: «Клавка, не твоё дело». Всё досконально помню!
Взяли в ламповую, потом в зарядную. Батареи носили, а там газ, пока дойдёшь, задыхаешься, не так-то легко. Там до пенсии доработала. Потом в профилактории два года санитаркой трудилась у зубного врача Татьяны Александровны, пусть ей хорошо вспомянется.
- Вас реабилитировали?
- Да, в Черногорске об этом и о компенсации китаянка Тамара Васильевна Ли Чун Лин за нас хлопотала, молюсь о ней. Какая разница, китаец, кореец, русский – все люди. Я ей – не знаю, мол, за что зацепиться. Она сама всё нашла и сделала, в итоге реабилитировали и выплатили большую сумму: дети мне телевизор купили, ещё осталось. А до этого, ой, накувыркалась с отписками. Поясняли потихоньку, что лжерепрессированных боятся, много, мол, таких обращаются из-за наживы!
Сбылось
иль не сбылось?
- Чем счастлива, Тая Ивановна?
- Детями счастливая, их трое у меня. А своей жизнью… Одинокую женщину кто только как ни назовёт и кто только ни обидит. Два мужа было, да не сбылось. За первым в Краснодар уехала, третьего ребёнка там ему родила. Из роддома маме написала – буду уезжать, не хочу, беда! Мама безграмотная из Черногорска приехала в Краснодарский край, нашла. Говорила, и на быках, и на лошадях ехала, только чтоб меня увидеть и забрать домой. Уехали. Бог с ним, пусть лежит, никакого ему царства. Второй раз вышла замуж – дожились до того, что я сама ему обратный билет на самолёт купила… А он не улетел. Всё равно ему сказала, что не нужен мне.
- Как детей воспитывали?
- В девять часов, хоть и лето, ставни, калитку закрываю. «Мама, хоть 5 минут!» Никаких 5 минут. Всё, спать. В другой раз говорю: «Витя, Галя, идите за коровой, встречайте». Если морщатся – сворачиваю вафельное полотенце, делаю грозное лицо. Помогало. Дети с одного слова понимали. И сейчас если мне что-то нужно… А я люблю порядо-о-ок. Ой-ё-ёй. Чтоб у меня складочка где на кровати была или лежало что-то не на месте, или подушка не так – нет!
- А что самое радостное вспоминается?
- Дети. У детей всё хорошо – и мне спокойно. Они мне каждый год дни рождения устраивают, постоянно звонят. На курорты сколько раз ездила, от шахты. Радуюсь, что сейчас мирно, чисто, красиво. Каждый день подхожу к иконостасу и говорю: «Доброе утро, мои золотые, дорогие, Господи, Иисус Христос, Пресвятая Богородица!» Детей называю и говорю: от нас всех благодарность и низко вам кланяюсь, начинаю с ними разговаривать, молиться.
Свете звоню: тебе молитвы списать, пока живая? Списала ей целую тетрадь 12 листов.
из Войска Донского
- Ваши родители – донские казаки. Что особенного в характере от них «отпечаталось», чем казаки отличаются?
- Работой, пахали как лошади. Долгожительством. Егорка, что управлял быками до изнеможения, больше 80 лет прожил, сестре 94. Характером – в чести уважение, дружелюбие, нежелание мстить, способность прощать людей.
Помню из детства, что к нам все шли, ехали, двор был большой. Лошадей ставили, дома в переднем углу иконы стояли, лавки широкие – всем место было, еда. А хотите на метрики мамины взглянуть? Вместе читаем: «Мария Брехова, 24 июля 1898 г. р. Место рождения: хутор Кувшинова, Берёзовской станицы Усть-Медведицкого округа войска Донского».
- Что бы хотели, чтоб сохранилось из казачьих обычаев?
- Чтобы любили друг друга, уважали по-соседски, не смотрели косо. Сейчас не знаем, кто в подъезде живёт! Хочу со всеми мира. Чтоб когда праздник, все, как когда-то, гуртом пели, веселились. Отец перед глазами: бывало, поставит руку на стол, уронит на неё голову – и затянет! И казачьи пел, и про бродягу с Сахалина, и как шумел камыш. Надрывно так, будто саму душу выливал, будто что-то такое сказать хотел, что просто так было не высказать.
Удивляюсь, как тогда было и что сейчас, миленькая моя. Самой иногда хочется грубостью на грубость отвечать. Стараюсь держаться!
У Таи Ивановны зазвонил телефон, да громко так: «В роще пел соловушка где-то вдали песенку о счастье и о любви!» Отчитавшись дочери, что и как, бабушка, поправив волнистые волосы, попрощалась со мной тепло, по-родственному, будто бы знали друг друга сто лет. Ой нет, 91 год!
Марина КРЕМЛЯКОВА, фото автора
«ЧР» № 50 от 3 июля 2018г.