Сын репрессированных немцев, с детства хлебнувший нужды и беды, крепкий телом и духом – кем бы он мог стать, если бы судьба не била так больно? Как мог бы жить?
Впрочем, и в заданных условиях человек не сдался, не опустил рук. Стал шахтёром, вон тёмно-синий форменный пиджак звенит от наград, в числе которых – знаки «Шахтёрская слава» всех трёх степеней. Любому в глаза может смотреть открыто – ничего тёмного за душой.
Стал папкой, дедом, из тех, что сам огромный, мощный… и безмерно сентиментальный.
Сегодня пьём чай с Александром Александровичем Клейн и его женой Галиной.
- Много вёрст пройдено, вот уже не вы детей нянчите, а они наведываются, чтобы словом ли, делом согреть, лекарства привезти, поговорить, плеча коснуться – мол, мы рядом, ты только держись, мил человек, ты только будь. Первое, что хочу спросить после вашего забега длиной в восьмидесятилетнюю жизнь, что для вас самое главное – дом, семья, работа?
Александр: - Без такой семьи, как у нас, без ребятишек жить немыслимо.
Супруга Галина, позаботившись о красоте чайного стола, присела, наконец, рядом… и так смотрит на него, что без слов всё понятно. Не по годам моложавая, стройная, опять за чем-то срывается с места.
- А супруга Галина – какая она? - будто ничего до сих пор непонятно, спрашиваю в ожидании хороших слов.
- Маленькая, но сильная.
- Есть люди, на которых можно положиться, опереться, они не подведут. Это имеете в виду?
А.: – Конечно, именно так. Жили мы по соседству, Галя росла обычной шустрой девчонкой, совсем не красавицей. А рядом будто дразнились две девушки ослепительной внешности, чуть не артистки на вид.
- Так почему же Галину заметил?
- А не знаю. Тянуло и всё.
- Стеснительным слыл?
- Нет, не робкого десятка. Отбоя от девчат не было - занимался борьбой, был чемпионом Красноярского края в 57-м году. А вот так решил.
И ведь не ошибся, а! В таких случаях как говорят? Дал Бог мудрости!
Галина: – С Приволжья Сашину семью с другими немцами депортировали в Сибирь. Представьте: за 24 часа надо было собраться и «убраться» с насиженных мест.
А.: – Мама, как после рассказывали родные, взяла кое-что из вещей и швейную машинку, её сестра тоже отправилась с узлом – много ли унесёшь? Двое взрослых, двое ребятишек. Как они выжили в пути, не знаю. Что у мамы было на душе? Отца, видимо, раньше арестовали, предполагаем, что в начале сороковых. Я родился 5 августа 1940-го и никогда его не видел. Наше гнездо было разорено, уничтожено, люди – унижены и растоптаны. Приходилось в буквальном смысле восставать из пепла.
Как они выжили, как детей поставили на ноги?
А.: - Привезли без вины виноватых в небольшую деревню Новокурское, что на берегу Урюпа. В дикую, малолюдную деревню, где по улицам дикие козлы бегали. Самые ранние детские воспоминания - холодно, голодно, разговоры, слёзы взрослых пугают. А мама, знай, строчила на машинке. Она отличной, талантливой швеёй была, к ней вскоре после переселения не только жители Новокурской, а из других деревень тоже обращались. Где жили? У людей. Прошли всю деревню. Сегодня здесь живёшь, завтра там. Тебе намекают: «Освобождай место» - берёшь котомку и стучишься к другим добрым людям. Кров давали, а мы в благодарность по хозяйству помогали. Да что там помогали, вкалывали. Я привык к такому жизненному «расписанию» чуть не с пелёнок.
Война закончилась – мне было пять лет. По деревне, помню, мужики забегали, гомон в воздухе висел. У школы все собрались. Два-три ружья было по дворам, палили из них на радостях.
С сестрёнкой по ночам (голод – не тётка!) ходили колоски, очистки собирать – кушать надо было, без своего хозяйства приходилось туго.
Рано утром будят: «Амалия, пусть твой идёт на пахоту!» Или ходил на прополку, или, едва подрос, в основном на заготовку сена – копны возить. Мама подсашку собирала со слезами: огурчик и хлеба кусок… Уже на поле кто-нибудь иной раз бутылочку молока сунет.
Становился старше – увеличивался круг обязанностей. В школу иногда не доходил – засыпал на завалинке, если пригревало солнце – слабость с ног валила. Голодный был, изработанный, вечно клацающий зубами от холода. Маме соседки сообщали: «Твой опять вон там спит!»
Помню случай в школе – валенки большие были, чужие. Бежал по коридору, кого-то хотел пнуть, а валенок слетел с ноги и попал в портрет Сталина.
Директор школы чуть ухо не оторвал, шрам есть до сих пор. Кричал:
- Немчура, немчонок чумазый!
Запомнилась учительница начальных классов Римма Вячеславовна Ремишевская. Она мне, голопупому, то маечку сунет, то покушать принесёт. Видно, сердце не каменным оказалось, жалела и заставляла учиться как следует. Если бы сейчас появилась возможность с ней встретиться, многое бы сказал, от всего сердца.
Я у мужиков подсматривал, как волокуши делать, и вскоре всё понял, мастерил их сам. Крючки гнул для рыбалки на продажу или обмен – помогал матери, как мог.
- Рядом деревенские пацаны подрастали, удавалось ладить?
- Надо было выживать, сильным быть. Не скажу, что отношения с мальчишками были натянутыми – я не слабым рос, всегда, если что, сдачи давал. Постоянно нужно было быть начеку, «держать оборону». Как-то катил по улице самодельную игрушку – колесо на палке. Навстречу пацаны. Остановились, вроде того, чтобы зацепить, отобрать громыхающую штуковину. Но кто-то всех охладил: «Не трогай его, немчонок злой». И оставили меня в покое.
Г. :– А помнишь, Саш, как любителя всех «держать» в деревне и в школе проучил?
А.: - Палкой, в дерьме измазанной, заехал – тот и затих.
Кличка у него была – «Колган» - всех на колган брал в драках.
Мама умерла, когда Сане исполнилось четырнадцать.
А.: - Меня пытались пристроить в Нахимовское училище – не вышло. Немец! Несколько дней был в детдоме в другом селе. Увидел стаи злых пацанов, постоянные драки, делёжки какие-то. Сестра договорилась, и знакомая многодетная немецкая семья приняла меня. Наверное, из уважения к маме.
Г.: - Однажды солдат, вернувшийся с войны, принес Амалии на переделку чёрное велюровое пальто - разрубленное чем-то острым и окровавленное. Мать наотрез отказалась перешивать – со временем обрела авторитет и право на собственное мнение.
А.: – Как-то в деревню приехал геолог – искал новые места для разработок месторождений. Я крутился под ногами, совал нос в его дела, в итоге молодой горожанин взял в помощники.
Покажет место: «Сашка, копай!». Потом: «Сашка, беги в деревню за водкой».
Захотелось стать геологом, вот и отправился, недолго думая, в Черногорск.
Г.: - В 16 лет он приехал из деревни в наш город, голодный, босой. Добирался на крыше товарняка, прохожие его сторонились – чумазым спрыгнул с вагона.
В горном техникуме хорошая женщина встретила, подсказала, что умыться надо. Разузнал, какая профессия денежнее, подсказали – проходчик. Отправился сдавать экзамены, и всё шло неплохо, но диктант на тройку написал, по конкурсу не прошёл. Возвращаться было некуда, бродил по городу, смотрю – вывеска «Горно-промышленное училище». А в техникуме краем уха слышал, что есть такое и что там кормят, к тому же общежитие дают.
Встретил мужик в спецодежде, спросил, что могу делать, сколько лет. Стал сокрушаться, что молод, мол, приходи на следующий год. Я в ответ: «Есть хочу!» И рассказал, что из деревни, а значит, умею всё. И даже официальным стажем водовоза козырнул. А что, в деревне по 80 бочек в сутки возил, набирал их с речки, вот это было искусство и тренировка одновременно. Если заезжал в воду неглубоко, наполнять приходилось ведром.
Так вот сошлись на том, что мне дают талоны на питание, а я в здании училища обдираю штукатурку и вывожу строительный мусор.
Талоны «съел» почти сразу – с голодухи, да и работа была тяжёлой. Благо, за хорошую работу новые дали. Потом в совхоз увезли, чтоб не скучал перед началом занятий.
Вернулся – пошёл в техникум, потому что оставили надежду, что могут взять с одной тройкой. Однако сообщили, что ребят уже набрали: «Бывай!»
Другой бы, может, сдался, а Саня настроен был на победу, хотя никто и никуда его за рукав не тянул, не наставлял и не подсказывал.
А.: - В училище начал заниматься вольной и классической борьбой, самым дорогим предметом гардероба стали красивейшие, удобные хромовые борцовки.
Блатные были и здесь, один, из комсомольцев, чересчур круто заворачивал, пытался обидеть. Я его бичом огрел с головы до ног. Так спустя какое-то время с ним нашли-таки общий язык. Он посоветовал: «Пацан ты шустрый, надо заниматься». И с его подачи я с головой ушёл в спорт. Нашу секцию вёл Лукин, известный в Черногорске борец в 50-60-е годы.
Месяца два позанимался – на городских соревнованиях первое место взял, потом были победы на первенстве Хакасии и в Красноярске.
Говорят, спортсменам, кроме мускулов, сильный характер нужен. В нашем случае закалки и духа было – не занимать. Сама жизнь натренировала.
Училище окончил на проходчика, с одними пятёрками – и на седьмую шахту. Первой взрослой покупкой были кирзовые сапоги. Жил по квартирам, всю черногорку «прожил». Очень хорошо ко мне отнеслись Кривоспицкие, у которых снимал комнату.
Меня ж, дикого, надо было и воспитывать!
- Был готов к ломовой работе, к тому, чтобы задушить в себе страх перед спуском под землю?
А:- Настрой был – зарабатывать, цепляться за жизнь. Но хорошо помню, когда впервые сдрейфил. На практике обрушилась кровля, и два человека – Сорокин и Бабиков (один из первых мастеров спорта по борьбе) - покалечились. Впервые видел раненых людей. Сорокин был ростом около двух метров, пока тащил его, истекающего кровью, думал, что проходку заброшу – натерпелся страха. Но прошло время, поразмыслил как следует и остался проходчиком… на 25 лет.
- Что себе говорил, спускаясь под землю?
А.: - Что рядом работают такие же люди и что выполнять свои обязанности надо.
Г.: – Шахтёрская братия честная, трудолюбивая.
А.: – Это правда, честнее шахтёров людей нет. Закалённые, сплочённые, они в любой ситуации плечо подставят.
Был такой забой на седьмой шахте – всю жизнь его помню, потому что работали, как на войне. Черпаешь, кидаешь уголь, при этом слышишь – трещит. Только в сторону отскочишь – бухнуло там, где стоял. И так постоянно.
- Не сведущим в шахтёрском подземном деле поясните, что к чему, как всё это было устроено.
- Отпаливали, взрывали забой, крепили, ставили стойки, затягивали кровлю, и дальше палили, ставили стойки. Уголь на конвейер грузили – за собой оставляли отработанное пространство, ему надо было помогать обрушаться. Чтобы это происходило постепенно, работали люди с топорами на длинных ручках – посадчики. Они подрубали стойки и кровля сама собой обрушалась.
Так вот после того, как стойки подрубят, шахтёры каким-то наитием должны были почувствовать, что кровля вот-вот сядет – по треску, щёлканью, по каким-то другим настораживающим звукам… И тогда надо было убегать из лавы. Бывало – последний выскакивает, и в это время кровля садится. Я попадал в такие ситуации, аж каски срывало волной, которая образуется при посадке, выносило людей. Страшное дело.
- Вспоминал Боженьку?
А.: - Кто кого вспоминал. Я мысленно обращался к Гале.
Та удивлённо вскидывает бровь: «Не говорил!»
Когда в 60-х добычные комплексы стали устанавливать, думали, будет легче, но и их, случалось, поддавливало.
- Травму как получили?
- Из-за того, что на седьмой шахте был вертикальный ствол, надо было срочно пробивать обходной, коренной штрек, чтобы по нему спускать груз. А добытый уголь поднимали, грубо говоря, как ведро из колодца.
Я работал первый месяц, отправили пробивать тот самый коренной штрек. Клеть ходила, поднимала груз.
В ночную смену загрузили порожняк, вагоны выкатили к клеткам. Наверху дежурила рукоятчица. Один из вагонов был изогнутый, видно, раньше побывавший в аварии. Нужно было его закатить, а он ни в какую не помещался в клеть. Я ногами упёрся в стойку и пытался его запихнуть. В это время рукоятчице показалось, что поступил сигнал, и она включила лебёдку. Вагон схватило, попёрло вверх. Я стоял к нему спиной, меня потащило за брюки. Ударило головой – каска разлетелась вдребезги. Потерял сознание, очнулся – пыль ещё не села. Сделал вывод, что цел, в сознании, живой. Подоспели товарищи, которые помогли подняться на гора.
Подавали на награду, на авто, был отказ: «Он же немец».
А работали вместе украинцы, немцы, корейцы. На улице дружно жили рядом литовцы, много было калмыков…
Г.: - Через месяц оклеймался, а через два призвали на три года в армию, в танковые войска. Прекрасно вспоминает те дни. Вернулся в 65-м – и на проходку. В 78-м пришёл на 17-ю шахту (седьмая была уже закрыта). Вскоре заметили, поставили горным мастером, потом начальником добычного участка. Закончил трудовой путь в 2002-м в должности заместителя директора по производству.
А.: - Жизнь наша так была устроена, что могли материться, на чём свет, спорить о производственных тонкостях, задачах и незадачах, а после выйти из шахты и обниматься как друзья. И праздновать сообща, и подсашки делить, и семьями общаться.
Семье Клейн – 52 года. Как теперь уже у Галины не поинтересоваться, что важно для крепкого союза?
- На ваш взгляд, что отличает счастливую семью от заурядной?
- В первую очередь, разговоры, общение – то, благодаря чему и проявляется родство душ. Мне о Саше интересно всё, до деталей. Мы, как сейчас говорит молодёжь, на одной волне и по работе (Галина по профессии – инженер), и по домашним делам. Беседовать можем на любые темы, обо всём на свете. Когда познакомились, полюбила, и больше ничего не надо было: «Вот он, мой!»
Сан Саныч смеётся: «Впервые слышу!»
Г.: - Мы долго встречались, дружили, всё было хорошо, но парень… молчал! Что ж, вечером объявляю ему, что беру после учёбы направление в Якутск и уезжаю. И тут он, выдержав паузу, торжественно и чётко говорит: «Я бы хотел, чтобы такая, как ты, стала моей женой».
Теперь у Сан Саныча есть внук Саша, правнучка Александра (а всего - два внука, четверо правнуков) и тёплый-тёплый дом… с огородом. А там – пара коз, несколько кур, грядки – всё как положено. Не зря, выходит, за жизнь цеплялся. Подхватила она его, вытащила.
Прощаясь, перебираем книжки.
- Что самое любимое?
- Есенин, Асадов. Помните:
«Люблю я собаку за верный нрав,
За то, что всю душу тебе отдав,
В голоде, в холоде или разлуке
Не лижет собака чужие руки»…
Правнучка, едва дождавшись, пока мы наговоримся, нахлобучивает шахтёрскую фуражку и прилипает к родному плечу.
Марина КРЕМЛЯКОВА, фото автора и из архива семьи Клейн
«ЧР» № 74 от 29 сентября 2020г.