На страницах черногорской газеты «Шахтер» в феврале 1959 года, в канун праздника Советской Армии, был опубликован рассказ. Это была проба пера будущего журналиста Марка Феодосьевича Живило – участника Великой Отечественной войны. Рассказ во многом автобиографичен, в нём автор вспоминал об обстоятельствах и личных переживаниях первого ранения, полученного им 1 августа 1943 года под Орлом, во время Курско-Орловской битвы.
Автор назвал героев рассказа «На крыльях» вымышленными именами, да придумал для истории счастливый конец…
Переваливаясь с боку на бок и набирая разбег, самолет, казалось, взмахнул крыльями и грузно оторвался от земли. Почти касаясь верхушек молодого березняка, стал уходить на восток и скоро растворился в предутренней дымке.
Тяжело раненных транспортировали самолетом По-2 прямо с переднего края. Машина была оборудована двумя контейнерами, расположенными между крыльями, отчего вместо одного «сидячего», она брала двух «лежащих» пассажиров, иногда на ней поднимались в воздух и трое раненых.
На этот раз «кукурузник», как в шутку прозвали По-2, увозил четырех человек, не считая пилота. Последний с опаской крутил головой, следя за горизонтом, откуда в любую минуту мог вынырнуть фашистский истребитель… Шел 1943 год.
Сообщения сводок Совинформбюро о наступлении наших войск под Орлом сдерживали радость людей: за скупыми газетными строчками ощущалось величайшее напряжение фронта – там проливалась кровь.
Бои шли уже на подступах к городу, когда осколком снаряда мне продырявило бок. Падая, я почувствовал пустоту в животе: будто оторвало правую ногу вместе с частью туловища. Теперь мне легко сознаться в страхе, охватившем меня тогда при мысли, что я никогда больше не смогу… танцевать. Это и понятно - в ту пору мне едва исполнилось двадцать лет…
В окошко своего контейнера я отчетливо видел борт самолета. Летчик, заметив мой взгляд, сдвинул на шлем очки и, весело подмигнув, потряс перед собой кожаной крагой.
- Держись, парень!
Вдруг резкий толчок бросил машину в сторону. Летчик откинулся всем телом назад, очевидно, выбирая руль на себя, и когда полет выровнялся, я обратил внимание на промелькнувшую по корпусу самолета тень. Новый толчок предшествовал скольжению машины вниз. Меня прижало к стенке контейнера, и в это время на целлулоидном экране окна явно обозначились сначала плоскость крыла, а затем - округлость живота бомбардировщика.
Сплетенье серебристо-белесой свастики вызвало у меня тошноту. Я потерял сознание.
Наш По-2 продолжал стремительно падать по наклонной. Но так как мотор работал нормально, можно было предугадать, что летчик маневрирует. Загорелся бак с горючим. Скольжением самолета удалось сбить пламя с опасного места. Но оно охватило противоположную сторону фюзеляжа. Огненные языки лизали правый контейнер с находившимся в нем раненым, грозя заживо сжечь человека.
Все это я узнал позднее, когда самолет был вынужден приземлиться на скошенном участке поля невдалеке от деревушки, которая тоскливо маячила обуглившимися от пожарища стволами деревьев и развалинами печных труб. Оттуда уже бежали женщины и дети.
- Живой? – услышал я отрывистое над самым ухом.
Нас спешно стали выгружать. Те же руки, что уверенно вели горевший самолет, бережно подхватили носилки. Я опять встретился со взглядом, казавшимся давно знакомым, - мужественным и твердым, по-русски открытым. Грудь летчика украшали ряды орденских колодок...
…Передо мной всплыло другое лицо, припорошенное пороховой гарью, уже немолодое, в усах, такое же властное, полное решимости; эта же гвардейская выправка, грудь в орденах и сильные руки, спаянные с автоматом.
- Держись, парень! – так именно крикнул он мне на ходу, когда в разрыве стелившегося от дымовых шашек облака я увидел впереди проволоку, а за ней – зеленые мундиры немецких солдат…
- Ну вот, здесь вам будет безопасней и веселей на- пару! - голос смешал мысли, и я открыл глаза. Носилки опустились на землю рядом с теми, кого вытащили из другого контейнера.
- Порядок фронтовой! – осклабился летчик и кинулся назад к еще продолжавшему дымить самолету. Нас, лежавших, окружили.
- Господи! Молоденькие-то какие! Как же это вас?...
Мне стало не по себе. Ком подкатил к горлу, вспомнилась мать.
- Браток, закурить бы! – произнес не своим голосом и повернулся к соседним носилкам.
С них перелетела ко мне застенчивая улыбка, опахнув как теплый ветер. Я увидел девушку с погонами ефрейтора и с голубыми глазами. Бледными худенькими пальцами она перебирала скошенные травинки. Выбрав из них какой-то цветок, она поднесла его к лицу.
- Как хорошо здесь! Тихо…
Ей было трудно говорить, она тяжело дышала.
В солнечном утре купались жаворонки. Порхали бабочки и стрекотали кузнечики. Пахло полями.
…Мы вместе лежали в госпитале. И чего греха таить - как только поднялись на ноги, стали встречаться, часами простаивая на лестничных пролетах. Я держал ее руки в своих, и она глядела на меня лучистым взором. Мы спешили наговориться, потому что война еще не кончилась. О чем мы говорили? Вероятно, о счастье, о дружбе, о будущем, о любви, которая подняла нас на своих крыльях.
Машу, по выздоровлению, оставили в госпитале – медсестрой.
Я «отмечался» на поле боя, потом «отдыхал» в госпитале и снова, как только схватывались швы от ран, возвращался к боевым товарищам. Машенька всюду находила меня, и ее весточки дышали жаром угольков, которые согревали на передовой, в минуты затишья…
Ну а теперь, когда я треплю иногда ласково по белокурой головке сына, она подойдет и скажет:
- Что, папка?..
- Да, так… ничего, - отвечу ей, а на душе становится тепло от ее слов.
Сынок улыбается, машет ручками, воркует, словно голубок, - он не знает, что такое война.
Наша служба в грозных разрывах войны сберегла для него светлое будущее
Марк Живило.
Черногорск,1959 год.
О своем участии в войне, о полученных в боях ранениях Марк Феодосьевич старался не вспоминать: он просто не считал свою службу героической – таких солдат, как он, в те годы много проживало рядом.
После этого рассказа свои материалы на военную тему Марк Феодосьевич больше не публиковал. Он собирал их в свой архив, для будущей книги: черновики, наброски, воспоминания, стихи. Среди этих бумаг и встретился мне этот черновик, написанный карандашом и отложенный в сторону, до хороших времён. По смыслу он оказался продолжением истории, рассказанной фронтовиком лишь об одном военном эпизоде.
Он был озаглавлен: «Когда небо было грозовым»…
…Человек сидел напротив и казался невероятно знакомым…
Я тщетно старался отрезать кусок мяса – нож был тупой. Мной овладело досадное чувство: я словно пилил задубевшую память.
«Где я видел этот шрам?» - мучительно думалось мне. Жесткое мясо не поддавалось…
Человек встал, бросив измятую салфетку в тарелку. На его лицо упал косой луч промелькнувшего за окном светофора - шрам от этого стал глубоким и страшным. Вагон-ресторан опустел, и я позвал официантку, чтобы рассчитаться.
В тамбуре тоже было пусто.
«Вот и кончился отпуск», - сказал я себе, жадно затягиваясь папиросой. Что-то настойчиво сверлило мой мозг. Что-то далёкое и близкое. Наверное, просто от выпитого вина…
Утром я снова встретился с человеком со шрамом. Он нёс вещи по коридору вагона, был одет в форму лётчика гражданской авиации. Из- под лацкана пиджака выглядывали ряды орденских колодок. Я почти столкнулся с ним, выходя из своего купе.
- Простите! Но знаете, мы с вами где-то встречались, - неожиданно вдруг выпалил я сомнение, встревожившее меня вчера.
- Возможно, - улыбнулся лётчик, и эта улыбка словно обдала меня жаром прошлого. – Я летаю на трассе…
- Нет, нет!, - перебил я его. - Это было давно…
Колеса вагона стучали на стрелках, поезд останавливался. Сходившие пассажиры стали торопить нас к выходу. Я пропустил лётчика вперёд. Он шёл уже не молодой, но твёрдой походкой. Глядя на его спину, на руки, державшие тяжёлые чемоданы, я вспомнил: вот так он нёс носилки!
- Аэродром под Себежем! Помните? - радостно зашептал я. - Ну, словом, войну…
- Войну помню, как же…
Через минуту мы уже стояли на перроне вокзала. С мыльницей и полотенцем в руках, я сбивчиво и поспешно говорил:
- Ну вспомните, самолёт наш подбили! Мы сели прямо в поле… Ребятишки ещё тушить огонь помогали…
Видно, бывалый лётчик не раз попадал в переделки – он хмурил лоб, напрягал память. Я продолжал:
- Вы на По-2 тогда летали, раненых возили с передовой…
- Ах, вон оно что! С этого бы и начали… Это после госпиталя меня перевели на «кукурузник». Верно, был такой случай: подбили, но не сбили! Мы всё же добрались до места…
- Вот, вот! Добрались, - ликующе подхватил я.
А поезду уже отправление дали. Мне хотелось что-то ещё сказать, но лётчик протянул руку:
- Ну ладно. Садитесь – опоздаете! Значит, живы-здоровы остались? Слава богу…
Я вскочил на подножку. Вагон плавно тронулся. Растерянно и грустно улыбаясь, я махал полотенцем. А человек со шрамом уже глядел в другую сторону.
Вдруг он бросился за поездом, закричал:
- А ефрейтор-то выжил? Эй, помните, голова бедовая…
- Живой! – старался я изо всей мочи перекричать гудок паровоза.
- Жи-в-о-ой…
И лишь в купе я спохватился: фамилию не спросил, спасибо не сказал.
- Эх, растяпа! - в сердцах ругал себя. – Человек, можно сказать, от верной гибели спас, счастливым сделал!..
И снова, во всех подробностях, всплыло передо мной то далёкое и хмурое время, счастливому исходу которого я был во многом обязан этому человеку. Да, именно – счастливому! И не только я…
Вот такая, значит, история была.
С тех пор прошло немало времени. Небо стало чистым. Военные лётчики стали водить гражданские самолёты…
Марк Живило.
Красноярск, 1965 год
Сколько бы лет ни прошло после окончания боевых действий, война не отпускала своих солдат и в мирное время. Вот стихотворение «Встреча» из архива ветерана войны, художника-журналиста Марка Феодосьевича Живило, написанное через сорок лет, в ноябре 1984 года.
Из-за угла разбитой хаты
Столкнулись вдруг мы,
два солдата.
Не вдруг сошлись -
в разгаре боя
Мы в метре оказались двое.
Два автомата… Два врага…
Тот день запомнил навсегда!
Друг друга мы глазами ели.
Туда-сюда стволы глядели.
В руках мы смерть с тобой
держали,
Но на курки всё ж не нажали…
Нам не хотелось умирать –
Нам вместе было
тридцать пять!
А вдуматься, брат мой,
- глазами
Тогда мы «Нет!» -
войне сказали.
Судьба Марка Феодосьевича Живило не была легкой, он достойно прожил ее, пронеся в сердце память о тех суровых, военных днях, как и тот осколок, навсегда оставшийся в его трижды раненном теле.
Подготовила
Ирина ГОРСКАЯ, хранитель архива
журналиста
Марка Живило,
«ЧР» № 34 от 8 мая 2018г.