27 января 1944 года навсегда останется в истории нашей страны как день, когда окончательно была снята блокада Ленинграда, длившаяся 872 суток. В результате январской Ленинградско-Новгородской стратегической наступательной операции войска Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов полностью освободили территорию от вражеских войск. Но к этому времени, по разным историческим источникам, в блокадном кольце погибли от почти 650 тысяч до полутора миллионов жителей. Сейчас чаще всего указывают цифру в миллион человек. При этом отмечается, что почти все из них – 97 процентов, умерли в результате крайнего истощения.
ЭТОТ ГОРОД ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ
Сегодня многочисленные новоявленные «историки-гуманисты» обвиняют в величайшей трагедии исключительно советскую власть. Что своевременно не провела эвакуацию населения, не заготовила в достаточном количестве продовольствия, медикаментов, угля и дров для того, чтобы оставшиеся в кольце могли относительно спокойно пережить страшное блокадное время. О немецких и финских войсках, окруживших Ленинград и не пускавших транспорты с продовольствием, речь даже не идет.
Особой популярностью пользуется тезис, мол, всего-то нужно было сдать город на милость вермахту, и тогда бы таких жертв не было.
Впрочем, что были допущены серьезные ошибки, которые привели к массовой гибели людей, говорили и сами руководители области, военные специалисты. Не сразу организовали эвакуацию населения, не успели своевременно перевезти в город на Неве достаточные запасы продовольствия. Но не надо и забывать, с какой скоростью враг придвинулся тогда к Ленинграду. Ведь к 8 сентября, всего через два с половиной месяца с начала войны, город оказался в плотном кольце, эвакуация же закончилась двумя неделями ранее, так как были перерезаны все возможные пути выезда.
Что же касается сдачи врагу, то одиозные «историки» как-то странно игнорируют широко известные приказы и вермахта, и финского командования. А они были однозначны – Ленинград необходимо стереть с лица земли вместе с населением. Никаких беженцев, никаких пленных, только смерть. И желательно от голода, чтобы не травмировать не до конца очерствевшие души немецких солдат.
Напомню несколько документов того времени, в которых четко и недвусмысленно сказано о судьбе Ленинграда. В частности, директива начальника штаба ВМС Германии от 29 сентября 1941 года:
«Будущее города Петербурга
2. Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населенного пункта не представляет никакого интереса. Финляндия точно так же заявила о своей незаинтересованности в существовании этого города непосредственно у ее новых границ.
4. Предполагается окружить город тесным кольцом и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей.
Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты, так как проблемы, связанные с пребыванием в городе населения и его продовольственным снабжением, не могут и не должны нами решаться. В этой войне, ведущейся за право на существование, мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения».
Приказ ОКВ (главнокомандование сухопутных сил вермахта) группе армий «Север» от 12 октября 1941 года окончательно определил судьбу города: «Фюрер вновь решил не принимать капитуляцию Ленинграда, даже если она будет предложена противником… ни один немецкий солдат не должен входить в этот город. Тех, кто попытается покинуть город через нашу линию, следует возвращать путём применения огня».
13 ноября на совещании в штабе ОКХ генерал-квартирмейстер Вагнер подчеркнул: «Не подлежит сомнению, что именно Ленинград должен умереть голодной смертью, так как нет возможности прокормить этот город. Единственная задача командования – держать войска на удалении от всего того, что в нем происходит».
Руководство вермахта заботилось исключительно о благополучии своих войск, и судьба почти трех миллионов жителей Ленинграда и пригородов его совершенно не касалась. Финская сторона, в свою очередь, отнюдь не отказываясь откусить эту часть советской территории и присоединить к будущей Великой Финляндии, также однозначно открестилась кормить население, оказавшееся в кольце блокады.
В сентябре 1941 г. из генерального штаба финской армии в министерство иностранных дел было направлено разъяснение относительно представления военных о будущем города: «Оккупация финскими войсками Петербурга считается нереальной, поскольку у нас нет запасов продовольствия, чтобы выдавать его гражданскому населению».
Словом, умирайте ленинградцы. Высоко цивилизованные представители Европы обрекли вас на смерть.
СТРАШНАЯ ЗИМА 1941-1942
- Нам, можно сказать, повезло, так как мы жили не в самом Ленинграде, а в пригородной деревне Вирки, - рассказывает жительница Черногорска Мария Тепляшина, финка по национальности. Деревня Вирки, про которую она вспоминает, известна в истории еще с первой половины 18 века, уже тогда в ней селились финны и ингерманландцы, к 40-м годам прошлого века в Вирках жили почти одни финны. – Деревня небольшая, но чистая. Когда началась война, мне исполнилось 8 лет, должна пойти в школу, но не удалось. Шли бои, в нашей школе расположился лазарет для раненных солдат.
О приближении войны, впрочем, в Вирках узнали еще раньше. Летом мимо деревни на телегах с немудреным скарбом вереницей тянулись беженцы из западных областей страны. Плакали дети, грохотали по булыжнику колеса повозок. Но для местных жителей жизнь продолжалась по-прежнему.
Отец Марии ездил на работу в Ленинград. Там же трудились и другие родственники - мама на заводе, тетушка - в столовой, дядя - тоже в какой-то организации. Мария Матвеевна вспоминала, с каким удовольствием она и ее двоюродная сестренка перед войной вместе с дядей ездили в Ленинград, гуляли по улицам, катались на качелях, ходили в зоопарк. И вдруг все закончилось.
- Для меня голод начался с того, что, помню, как-то папа поставил тарелку супа, а в ней скорлупа плавает, - говорит Мария Тепляшина. – Я отказываюсь есть, а папа говорит, мол, скоро еще хуже будет. Но тогда еще не верилось в это. И все же нам пришлось полегче, чем ленинградцам. Все же в деревне жили, свое хозяйство, картошка, яблоки-семеновка. Не забуду, как жаль было смотреть на солдат, голодные, замерзшие, у нас в деревне не осталось ни кошек, ни собак. И помню, как жалела мальчика лет двенадцати, он был сыном командира, вместе с ним служил, за лошадьми ухаживал.
Вскоре война вплотную приблизилась к деревне. Постоянно были слышны разрывы снарядов, по ночам жители видели, как горит Ленинград, до которого километров пятнадцать.
- Страшно это все, - продолжает Мария Матвеевна, - помню, как-то женщина пошла к колодцу, откуда-то прилетел снаряд, и ей осколком руку отсекло. Представляете, лес, никого нет, и вдруг такое. А сейчас смотрю новости с Украины и плачу. Ведь там свой народ уничтожают! Думаю, это с войны бандеровцы остались, не всех уничтожили. И не понимаю, это что же творится, свои своих убивают. Нас-то хоть фашисты мучили…
В сентябре, вспоминает Мария Тепляшина, Нева, которая протекала неподалеку от деревни, была красной от крови, тогда шли бои возле Дубровки. На «Невском пятачке» только осенью 1941 года убито и ранено было более 60 тысяч солдат. Это была попытка прорвать блокаду, к сожалению, в то время безуспешная.
- Тогда диверсантов часто ловили, - говорит женщина. - Однажды они подожгли продовольственные склады неподалеку от нас. Так сахар тогда рекой тек, расплавился от жара. Ну, конечно, много других продуктов сгорело. Вот после этого и начался у нас настоящий голод.
И все же семья Пукки выжила. А весной 1942 года их ждала эвакуация.
В СИБИРЬ
- Переправляли нас ночью на полуторках через Ладожское озеро, - рассказывает Мария Матвеевна. - Страшно было очень. Сколько там народа на Ладоге погибло! Днем ехать нельзя, немцы с самолетов бомбили, поэтому только ночью. Посадили нас в машины, еще и вещи с нами, по 20 килограммов на человека разрешалось, поэтому теснота страшная. Водитель очень внимательно ехал, ведь страшно попасть в полынью. Переехали на тот берег, нас сразу стали кормить гречневой кашей, некоторые тут же и умирали. С голода нельзя много есть давать. Ну а затем сказали, что отправляют в Сибирь, нам-то что главное, чтоб хлеб был.
Здесь надо сделать небольшое отступление. Хотя Мария Матвеевна ни словом не упомянула об этом, но многочисленная семья Пукки не эвакуировалась властями, а депортировалась. Весной 1942 года по решению властей почти все оставшееся финское население блокадной территории должно было быть вывезено на Большую землю. Обоснование стандартное для того времени, и основывалось на Указе Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 года «О военном положении», предоставлявшем военным властям право «воспрещать въезд и выезд в местности, объявленные на военном положении, или из отдельных её пунктов лиц, признанных социально опасными как по своей преступной деятельности, так и по связям с преступной средой».
Впрочем, думается, для финнов в тот момент это был лучший выход. Они были спасены от голода, причем, в отличие от обычных эвакуированных, им разрешалось взять с собой гораздо больше вещей. Да, после войны были проблемы, люди не могли вернуться в родные дома, но сколько ленинградцев за годы блокады вовсе умерло в своих домах, не имея возможности выбраться на Большую землю!
Дорога в Сибирь была тяжелой. Только до Челябинска ехали несколько недель. Часть родственников была эвакуирована в города на Оби. А Мария с отцом и другими родными отправилась в Красноярск. Дорогой умерли трехлетний брат, бабушка. Отстала по дороге, смертельно простудилась и тоже умерла мама девочки.
- В Сибири нас встретили хорошо, - рассказывает Мария Матвеевна. – Вскоре папа уехал, а я осталась с бабушкой и теткой. Четыре года жила с ними, затем отец вернулся за мной. За это время он женился на местной женщине, хорошая была, добрая, и мы стали жить вместе. Переехали в Минусинск. После войны так и остались здесь.
Сегодня Мария Матвеевна говорит совершенно без акцента, а тогда, вспоминает, по-русски не очень-то разговаривала. Да и как иначе, дома на финском разговаривали, русских рядом почти не было. Но что характерно, никогда ее не дразнили из-за национальности, из-за неместного выговора. Ни в чем она не ощущала свою ущербность из-за того, что родилась финкой.
Да, было недоумение, почему после войны им нельзя вернуться в родной дом, почему запрещали поселиться в Вирках? Впрочем, тогда о возвращении и не думали. Отец болел, денег мало, да и жена, новая мама Марии - сибирячка. Некоторые родственники же уехали на запад. Кто-то поселился в Карелии, кто-то - в Эстонии.
- Из-за национальности, я вообще не помню, чтобы у нас были какие-то проблемы, - утверждает Мария Тепляшина. - Единственное, еще перед войной, в 1940-м, кто-то пустил слух, что всех финнов утопят в Ладожском озере. Конечно, взрослые испугались и семьями уходили в лес, рыли землянки, думали, так и будем жить, хоть и дождь постоянно, слякоть. Но власти узнали об этом, осенью к нам приехали милиционеры, говорят, возвращайтесь назад, никто вас убивать не будет.
Сегодня много и нередко по существу говорят о несправедливостях депортаций. Но хватает и совершенно удивительных вымыслов. Так, например, в одном «историческом» исследовании указывается, что всех депортированных из блокады финнов «доставили на необжитое побережье моря Лаптевых». С другой же стороны, совершенно игнорируется факт депортаций в европейских странах, причем, с по-настоящему серьезным поражением в правах.
Депортацией занимались США и Великобритания, Румыния и Венгрия, Польша и даже страны Латинской Америки. Причем, эти страны так до сих пор и не реабилитировали выселенных немцев. Да и что касается прав человека, то о них в отношении депортированных говорить крайне сложно. Например, в СССР к выселенным не применялись такие нормы как, например:
- обязанность носить нашивку «N» - «Немец» или повязку со свастикой,
- обязанность посещать магазины только в определённое время;
- запрещение ходить по тротуарам;
- запрещение пользоваться общественным транспортом, посещать публичные места и т.д.
Мария Матвеевна же ничего подобного не испытала. Жила, как и все советские люди того времени, не богато, но и без какой бы то ни было национальной розни. В 19 лет пошла работать в бухгалтерию и трудилась в этой организации до середины 90-х годов. Вышла в Черногорске замуж за шахтера, родила двоих детей. Не единожды с дочкой ездила в Ленинград, но, как говорит, перебраться туда уже не хотелось. Сибирь стала второй родиной.
О войне, тяготах блокады, голода, вспоминать не любит. Слишком тяжело это все и больно. И тем более не может понять, как же произошло так, что люди, которые вместе с ней пережили страшные военные времена, теперь допустили войну в собственные дома, больше того, войну друг с другом.
- Порой до часу ночи смотрю телевизор, и знаешь, плачу, - вот и сейчас на глаза Марии Тепляшиной навернулись слезы. – Ну как же это произошло, что они допустили такое. Когда вижу, как бомбят Донецк, сразу Ленинград вспоминаю. Но ведь тогда фашисты проклятые убивали, а сейчас свои же люди! Нет, этого понять не могу. Страшно становится за наше будущее, ведь внукам жить и жить…
Валентина СОСНОВСКАЯ, фото из архива Марии Тепляшиной
«ЧР» № 7 от 27 января